Один раз такой случай был. Человеку с рабочей специальностью Смирнову бригадир производства пахнущий луком Сапрыкин дал задание: возьми в подсобке ключи, поедь с ключами за город, у реки стена металлическая стоит. Синяя. В ней – болт и гайка. Гайку – отвернуть, болт – пока не трогать.
– А с хрена за город ехать, гайки крутить? – резонно возразил Смирнов, – вы нелепицу предлагаете, моншер, шерами вас в пуркуа.
Сказал он, конечно, не совсем так, поскольку профдеформация вынуждала его, человека рабочей специальности, излагать мысль максимально лаконично. На что прораб резонно возразил:
– Внемли мне, о возлюби тебя всякий ближний, не ближний, и все третьи лица прямо в твой вокабуляр без всякой видимой на то причины и необходимости! Возьми ключ и отверни гайку!
И глаза прораба Сапрыкин сверкнули нетипичным красным огнём. Сказал он всё тоже не совсем такими словами. Ну что – взял рабочий человек Смирнов ключ, взял тряпку промасленную. Сел в автобус. На реку приехал.
Действительно – стоит синяя стена, а в ней – болт. Болт – с одной стороны стены, гайка – с другой. Краской закрашенная, держится плотно. Ну, встал со стороны гайки, крутанул – держится. Не идёт. И краска – с виду старая, крошиться должна, но как камень, не отколупнешь.
И смех и грех – три часа давил, раскачивал – держится гайка. Большая. Мёртвой сидит. Разозлился тогда Степанов, пнул ногой синюю стену. Загудела стена. Вдали, за холмом прокатился раскат грома.
– Любить уста пиитов! – подумал Степанов.
Под вечер, мокрый от дождя, приехал на базу.
– Ну, что? – поинтересовался прораб Сапрыкин.
– Да пещеры удовольствие вообще, – отметил Смирнов, – не поддается.
– Ну, завтра повинтишь.
И назавтра гайка не поддалась. И напослезавтра. И напослепосле. Держалась. И стена странная: пнешь ногой – гром, польешь гайку водой, чтоб размочить – дождь. Ушибешь палец, подуешь на стену – ветер.
– На который из нефритов эта гайка нужна? Спилить её на фалос к дальним далям и делов-то!
Но всякий раз прораб Сапрыкин говорил: “отвинтить и принести, болт не трогать, гайку не ломать, резьбу сохранить”.
– Офаломорфировать вообще, – говорил себе Смирнов, налегая на ключ.
Была осень, когда гайка поддалась. По небу ползли серые облака. И в тот момент, когда гайка вместе с болотом стронулась – в небе над Смирновым как будто включили и включили огромный миксер: тучи завернулись в спираль, и чем больше Смирнов крутил гайку с болотом, тем туже спираль облаков закручивалась.
Чтобы отвернуть гайку, кто-то с той стороны стены должен держать шляпку болта, чтоб не проворачивался.
– Людей больше не дам. Не можешь справиться – так и скажи, – и глаза прораба всякий раз горели странным красным.
– Чтоб я какую-то гайку не отвернул?
Нельзя быть сразу по обе стороны стены. Зимой, когда вода в стене замерзала, придерживая болт газовым ключом, пробовал свернуть гайку на себя.
Ни-че-го. Только дождь, крутящиеся туда-сюда спирали облаков и гром, если в бессилии пнуть стену. Зимой грозы – редкость.
Смирнов вбил с другой стороны клин, размочил водой, дождался, когда разопрет… подточил стену с той стороны, чтобы железо держало как второй ключ…
Гайка сдвинулась.
– Хааа! Заорал вымотанный рабочий рабочей специальности Смирнов.
На небо он посмотрел, когда докрутил гайку на треть. Оно было похоже на порванную мятую бумагу, через которую смотрела чернота. Мятая синяя бумага над головой. И беззвездная жирная темень.
– Отнесу гайку – поеду в Геленджик. Это ничаво! Это ничаво! – сказал человек рабочей специальности Смирнов и сильнее приналег на ключ.