Ты же знаешь, что ветер дует только потому, что есть еще деревья, которые машут своими руками?
И даже когда теплые зёленые варежки распускаются на ворох желтых, разбросанных по мерзлым лужам клубков, даже когда остаются лишь рыбьи скелеты вместо сочных, мясистых летних лап – даже тогда ветер дует лишь потому, что острые жилы деревьев цепляются за него и толкают дальше. По большому счету, наверное, ветра и не существует. Есть только деревья да усталое небо, которое двигается влево-вправо от взмахов веток.
Небу было скучно. Его гоняли взад-вперед, и оно не понимало, как быть. Ведь никогда не знаешь, куда тебя толкнут дальше и что придет в голову во-о-о-он той рощице или вот этому здоровенному баобабу. Толкают, и толкают, и толкают, двигая по диагонали и вертикали приклеенные обои облаков.
Иногда небо думало, что на самом деле оно вовсе даже и не небо, а лента транспортёра. Ну, знаешь, такого, из столовой. Небу было тяжело, и оно думало, что сверху на нем стоят грязные тарелки и борщ с салфеткой.
И когда небо закрывало глаза, тухло солнце. И снился небу сон.
Сон про то, как на нём стоит первое, второе и компот, а оно движется. Движется. Движется.
Это объясняло, почему надо двигаться. Вилка с сосиской должна доехать до великой мойки. И от этого небо еще шире улыбалось хитрым рогатым месяцем.
А потом оно просыпалось, и конопушки звезд исчезали, сменяясь деревьями, которые машут руками.
И вновь продолжался ежедневный бег. И так до следующего сна, чтобы снова улыбнуться щербатой улыбкой луны и высыпать белёсые точки…
Откуда берутся эти точки? Небо не понимало. Может, звезды – это аллергия на птиц или волшебство, которое не дано постичь. А может, просто где-то там, в верхней столовой, над транспортерной лентой горит лампа. И сквозь дыры, проковыренные острыми лапами деревьев, виден не выключенный кем-то свет… Знаешь, это как если надеть свитер, но не полностью, а на глаза, чтобы можно было смотреть сквозь него. И небо надевало этот свитер. И становилось чуть холоднее. Потому что холод приходит тогда, когда к нему долго готовишься.
А потом небо снова просыпалось и моталось.
Небо двигалось по памяти. Оно знало, что будет дальше. Не потому что мудрое, а просто потому, что всё повторялось изо дня в день. Просто фантазии у деревьев было не много. Дубы – тупы. Сосны – слишком остры. Осины – кретины. И махали деревья одинаково. Каждый день. Одно и то же. Небо уставало.
А однажды от него отвалился кусочек. Небольшой, совсем маленький.
Такое часто бывает – поставь только таз с водой, спрячься и смотри: сначала ничего не видно, а потом – ап!- и оказывается, что в тазу разлетаются птицы, облака и компот, капающий с транспортера. А на дне таза плещется упавший синий лоскуток, оторванный неосторожным деревом. Но в этот раз кусочек неба упал не в таз.
Вечерело, и тазы уже убрали. Была погода на сломе лета, когда по ногам дует прохлада, а уходить не хочется. И кто-то не уходил.
Кто-то сидели и пили чай… просто пили чай и болтали обо всякой чепухе, про которую небо ничего не понимало. Оно понимало лишь про деревья и как улыбаться месяцем. Про ту лампу, что горит выше. Ну и немного о том, что сейчас оно опять упадет в воду. А про чепуху не понимало.
А кто-то сидели и пили чай.
А небо тихонько падало.
Холодало.
И кто-то, отставив стаканы на деревянный стол, пошел в дом.
А кто-то, посмотрев вдаль и подумав, взял свой стакан и пошел следом..
И было падающее небо. Стол. И стакан недопитого чая с ложкой
Бултых!
Штука в том, что в стакане, куда упало небо, нет деревьев. Там есть маленькие плотики чаинок, есть песок на дне, есть содовые разводы слез на стенках. А деревьев нет. Ни одного. Ну, если не считать, что чаинки – это тоже чуть-чуть деревья, но мы не буде считать, пусть это будут не деревья, а что-то еще…
Кто-то ушел, а небо падало. Туда, где нет деревьев.
– Странное дело…. нет деревьев. Как двигаться? Куда двигаться? Почему я стою на месте? – думало небо.
– Как я буду улыбаться луной, если меня перед этим не гоняли по кругу эти бессовестные липы, берёзы и рябины?
– Тополя! ну вы-то хоть где?
Никто его не толкал, и небо в сером свитере лежало на дне остывшего чая.
– Эй! так нельзя! это невозможно! – вопил вечереющий кусочек со дна стакана.
Оно лежало долго. Может, даже слишком долго – так ему казалось. Мир затих, затаился и сжался вокруг бревен чаинок, вальсирующих, как косяк подводных лодок. Небо замерло.
– Я не могу так! Не могу!!!!
От памяти не убежишь… Ведь деревья постоянно гоняли небо одинаково. И небо начало двигаться
Может, для того, чтобы размяться, а может, вспомнить… а может, что-то еще…
Не поймешь.
Но оно начало двигаться.
Без деревьев.
По памяти.
И чай в стакане начал крутится, набирая скорость. И в этом всё ускоряющемся водовороте начали кружиться плотики чаинок. И сахарный песок на дне. И ложка. И ручка подстаканника стала описывать круги.
А небо всё разгонялось и разгонялось
И стакан стал увеличиваться, а ложка, вращающаяся уже с какой-то немыслимой скоростью, вырвалась за пределы стакана и стала перемешивать не только чай, но и стол.
И траву.
И забор.
И деревья.
И всё закружилось в этом странном хороводе: и рыбьи скелеты у дороги, и дорога, разрисованная тенями.
И улыбка.
Небо вращалось как тогда, до свитера, до падения, до когтей. Как тогда, когда сквозь его не латаные дыры бил свет лампы. Небо улыбалось месяцем, а ложка, невероятная ложка, которая уже терялась где-то там ,высоко-высоко, всё вращалась и вращалась…
И небо было счастливо…
И всё вокруг смешивалось в один большой чай, и стаи белых сахаринок нарезали круги как тогда, над голубятней.
Кто-то, стоя возле ленты транспортера рядом с тарелкой гречки, вытащил ложку и посмотрел в стакан.
– Слушай, а тебе никогда не казалось, что если смотришь в чай, то видишь лес?
– Лес?
– Ну да. И небо.
– Нет, не казалось… – ответил кто-то надевая свитер, – морозит что-то…
Кто-то встал, потушил лампу и хлопнул дверью.
Было тихо.
И не было звезд.
Только ложка легонько позвякивала о подстаканник…
А на дне, среди чаинок, лежала луна.